Водевиль как ностальгия по оптимизму
Театр, взявшийся за постановку спектакля по пьесе, у которой наличествует образцовая сценическая интерпретация, не должен обижаться на то, что большая часть зрительских впечатлений и каждая рецензия, написанная человеком в возрасте «за двадцать», будут неизбежно содержать те или иные сравнения с «оригиналом». Вот и не обижайтесь!А как может быть иначе, если в основе пьесы – водевиль, написанный в последней четверти девятнадцатого века Авксентием Цагарели и адаптированный к восприятию зрителя последней четверти века двадцатого Владимиром Константиновым и Борисом Рацером, - пьеса легчайшего содержания? Не поиском смыслов же здесь заботиться. Только отдохновением при посредстве изысканного текста, сладчайшей музыки, волшебных декораций и феерической актерской игры. Вот это и следует обсудить.
Первое спасибо петербуржско-омскому режиссеру грузинского происхождения Георгию Цхвираве – за то, что он не стал ставить национальную пьесу. Во-первых, пьеса, которую повсеместно играют с легкой руки Георгия Александровича Товстоногова (его постановку образца 1972 года я и назвал «образцовой»), - написана глубоко российскими авторами. Я, к сожалению, не знаю ни одного человека, кто бы квалифицированно мог пояснить, насколько первоисточник Цагарели отличается от его адаптированного собрата.
А во-вторых, для Цхвиравы «Ханума» - девятый, кажется, спектакль в СамАрте, он великолепно знает труппу, и вряд ли захотел превращать действо в пиршество однотипных акцентов вперемежку с псевдонациональными жестами и танцевальными па. Всё это есть, но с чувством меры и без пародийного балагана.
Помните, старый кинематографический анекдот. Идут по пирсу два английских моряка. «Что ты думаешь по этому поводу, Билл?» - спрашивает Куравлев. «Это серьезный вопрос», - отвечает Пуговкин.
Вот этого всего в спектакле нет. Есть история про постаревшего и разорившегося бонвивана, который сохранил звучный княжеский титул и родовой герб и стремится поправить свои финансовые дела с помощью женитьбы на богатой, пусть немолодой, некрасивой и незнатной невесте; про двух соперниц-свах, взявшихся ему помочь не без интереса для себя; про богатого купца, у которого есть всё, кроме дворянского титула; про двух молодых влюбленных, против счастья которых, казалось, восстал весь свет. История, в которой побеждают ум, обаяние и артистизм одной из них – Ханумы, и все участники действа получают то, о чем мечтали: старый аристократ – погашенные векселя, купец – титул для дочери, молодые и влюбленные – друг друга, Ханума – своё семейное счастье, а её соперница Кабато – монополию в бизнесе.
История эта не имеет национальности.
Товстоногов, имевший на то время «лучшую актерскую труппу в Европе» (это я цитирую Сергея Юрского), мог позволить себе превратить заурядную комедию в изысканное пиршество, сплетенное из нюансов и полунамеков. Цхвирава выбрал беспроигрышный вариант – он поставил народную комедию. Крупными мазками, широкими жестами, акцентируя порой чрезмерно.
Это не плохо, не хорошо, но я, сидя на премьерном спектакле, довольно долго доходил до этой простой мысли. Пока доходил – меня коробило, когда дошел, и всё стало на предназначенные им места, - успокоился и умудрился во втором акте получить удовольствие от увиденного.
Публике, кстати, не озабоченной по большей части этими мерихлюндиями, спектакль начал нравится гораздо раньше.
В результате и наив сценографа Эмилия Капелюша, стремившегося передать в декорациях образ Тбилиси таким, каким каждый из нас помнит с детства по картинам Нико Пиросмани, оказался уместен.
Единственное, с чем я никак не смог согласиться, это с аранжировкой, которой подверглась музыка Гии Канчели. Ради чего оригинальному и успешному композитору Василию Тонковидову тончайшую, полную грузинского колорита партитуру было превращать в лишенный каких-либо национальных опознаваний электронно-попсовый текст? Музыку, которая, на мой взгляд, и могла быть мостиком между произвольной точкой окончательно глобализированной планеты, в которой могли бы случиться события этой комедии, и местом ее фактического рождения.
Это вопрос именно к композитору, а не к оркестрику под водительством замечательного во всех отношениях Вячеслава Шевердина, не к петербуржскому маэстро Гали Абайдулову, хореографу спектакля, не к хормейстеру Наталье Герасимовой, которая в «Хануме» в большей степени педагог по вокальной культуре, - сольных партий (и удачных, надо сказать) в спектакле значительно больше, чем хоровых сцен.
Зачем всё-таки театр выбрал для постановки «Хануму», когда есть тысячи куда более современных пьес, не отягощенных историей удачных постановок? Дума, что, прежде всего, это ностальгия. Ностальгия по цельным, открытым людям, которые даже хитрят и изворачиваются так, что за них не стыдно. Даже в самых неприглядных своих поступках они не вызывают к себе неприязни.
Если мы посчитаем, сколько советских пьес (а «Хануму» я упорно датирую временем появления адаптированного варианта) появилось в репертуаре современных российских театров! Парадокс: один из гимнов «шестидесятников» - «Ностальгия по настоящему» Андрея Вознесенского – а современные поиски идеала пытаемся найти во временах, которые для нас устойчиво ассоциируются с фальшью!
Поиски опоры в эпоху затянувшихся перемен – это раз. Два – это Ольга Агапова – мудрая, озорная, боевая, романтичная Ханума. Есть исполнитель – есть бенефис!
Хотя актеры, особенно Людмила Гаврилова (мать купца Микича) и Алексей Меженный (приказчик Акоп) – вполне ей под стать. Замечательна по своей реалистичности перепалка между Ханумой и Кабато (Маргарита Шилова). Чудесна реплика с друзьями князя Вано Пантиашвили, когда на эпизод режиссер собрал всех заслуженных ветеранов театра – Игоря Данюшина, Юрия Долгих, Владимира Зимникова, Юрия Землякова и Василия Чернова.
Симпатичен увалень Тимоте – очередной увалень Дмитрия Добрякова (не стал бы этот типаж его маской до конца актерской карьеры!). очередной – значит такой же в ряду других, коих в его актерской обойме достаточно. Хотелось бы свежих идей опытным Игорю Рудакову (купец Микич Котрянц) и Елене Грушиной (сестра князя Текле).
А вот племяннику Вано – Котэ (Роман Сидоренко) легкости и безоглядной влюбленности бы поболе, но, как говорят, в пороках мужчины виновата его вторая половина, а в нашем случае его возлюбленная Сона (Ольга Ламинская) – в большей степени испорченная светом кокетливая столичная гимназистка, чем в строгости воспитывающаяся отцом и бабушкой провинциальная девушка.
Котэ – чересчур Треплев, как его дядя (Сергей Захаров) – утопивший в вине свои достоинства Чацкий. Зачем в водевиле трагедийный налет? Всё же обязано закончиться миром, любовью и согласием. Это знают даже зрители. Знают и алчут – счастливого финала, ощущения легкости и уверенности в том, что «всё будет хорошо»!
Виктор Долонько, «Свежая газета. Культура»