Мурат Абулкатинов:«Через свободу я формирую свой язык»
Новый сезон в «СамАрте» начался «Бурей» Мурата Абулкатинова. Это только четвертый личный сезон режиссера, но он уже успел посотрудничать с Театром наций и самыми яркими независимыми площадками Москвы. А с июня стал главным режиссером Красноярского ТЮЗа. GL поговорил с Муратом о тренде на сказочность, театре в столице и за ее пределами и одиночестве человека.
Мурат, вы не раз рассказывали в интервью, что поступили на актерский факультет в Саратове почти случайно, но к четвертому курсу заинтересовались режиссурой и после выпуска еще пять лет поступали в ГИТИС. Почему вы приложили столько усилий, чтобы продолжать заниматься режиссурой? Что настолько привлекательно для вас в этой профессии?
Мне кажется, возможность создания мира. Ты волен побыть там, где тебе хочется — сначала в одном месте, времени, эпохе, потом в других. Ты можешь взять какой-то материал и пожить в нем, одновременно сочинять действительность и жить в ней. Воплотить через артистов какое-то свое ощущение мира, а потом получить впечатление от его воплощения. Это немного эгоистично, но, наверное, для меня это самое привлекательное в профессии.
А если бы не театр, чем бы вы еще могли заниматься?
Слава богу, что сложилось так. Как было бы по-другому, не знаю.
Как вам сотрудничество с «Самартом»? Вы раньше были знакомы с Денисом Хуснияровым?
Лично знакомы не были, но, кажется, слышали друг про друга. Когда Денис стал художественным руководителем «СамАрта», то позвонил мне, и мы запланировали эту работу — уже достаточно давно. Он хотел, чтобы я поставил Шекспира, а дальше мы уже выбирали, обсуждали, советовались.
Денис сначала предлагал «Двенадцатую ночь» — тоже одну из моих любимых пьес, тоже очень сложную. А потом я приехал в Самару, мы сели с ним на пустой сцене и я рассказал, что думаю про «Двенадцатую ночь» и как визуально вижу «Бурю». Ему понравилось, как «Буря» визуально встраивается в это пространство. Я рассказывал, что здесь будет такая труба…
Реализм перестал работать. Сейчас такое время, когда в вымышленный мир верить проще.
То есть труба, которая сейчас есть в сценографии, была уже на уровне идеи?
Да, ощущение пространства было сразу, в процессе работы оно детализировалось, уточнялось. Когда еще в ГИТИСе я делал несколько сцен из «Бури», я увидел «Восхождение в эмпирей» Босха, и на меня дохнуло атмосферой этой истории. Зацепилось одно за другое. Если посмотреть на эту картину, то можно увидеть визуальное сходство с нашей «Бурей». У Босха на полотне — туннель в вышине, светящиеся круги и души праведников восходят в другой мир… «Буря» — сказочная история только на первый взгляд. Это очень яростная пьеса и, мне кажется, обманчивая. В этом и кроется ее парадокс. Чувствуется лукавство автора по отношению к читателю, зрителю. Автор так же, как Просперо, немножко водит нас кругами, пытается отвести нам глаза. Но на самом деле это история про очень непростые отношения между всеми персонажами, включая и отца с дочерью.
Говоря про выбор пьесы, вы сказали, что сейчас «время сказки, время погружения в мир иллюзий, погружения в мир фантазии». Могли бы развить эту мысль? Почему сейчас время сказки?
Реализм как будто перестал работать, как-то очень сильно не соответствует окружающей действительности. Сейчас такое время, когда в театре в вымышленный мир верить проще. Если отследить тенденцию, то в искусстве вообще стало появляться очень много фантазийной реальности. С чем именно это связано, еще только предстоит проанализировать спустя какое-то время. Я как режиссер ничего не просчитываю, не анализирую спрос. Для меня выбор материала связан с личной потребностью чем-то заняться. Уже потом понимаешь, что такая потребность появилась не только у тебя, и это начинает складываться в тенденцию. Какое-то время выходили спектакли по сценариям и драматургии «оттепели» — я сам выпустил спектакль «Июльский дождь» — это тоже до определенной степени мечта, иллюзия. Теперь иллюзия только усилилась и перешла в сказочность.
Все бури, которые мы проживаем внутри себя, мы ни с кем не можем разделить. Мне кажется, это главное — что человек, к сожалению, всегда остается один на один со своими чувствами.
Когда до премьеры вас спрашивали, про что этот спектакль, вы говорили, что нужно дождаться показов, когда сложится окончательная структура и в диалоге со зрителем прояснится смысл. Сейчас, после премьеры, как вы ответите на этот вопрос?
Эти мои слова, конечно, были лукавством. Мне просто не хочется об этом говорить. Конечно, есть доля правды в том, что это спектакль о добре и зле, о том, возможно ли прощение. А еще о том, что все бури, которые мы проживаем внутри себя, мы ни с кем не можем разделить. Мне кажется, это главное — что человек, к сожалению, всегда остается один на один со своими чувствами, страстями, эмоциями. Будь то гнев, влюбленность, утрата, вина — все что угодно. В этом, как мне кажется, и состоит трагедия человека и, наверное, человечества в целом. Мы думаем, что с нами рядом кто-то есть, но на самом деле человек вынужден в одиночку столкнуться со всеми самыми глубокими переживаниями. Так устроен этот мир. Мне кажется, «Буря» про это.
Вы приступили к обязанностям главного режиссера Красноярского ТЮЗа. Уже выбрали для себя какую-то стратегию?
Я пока только вхожу в процесс. Когда выпускаешь спектакль в театре, наблюдаешь его со стороны, но течение его грунтовых вод остается скрытым от тебя. Сначала нужно осмотреться, а дальше действовать из своих побуждений и воззрений на театр. Мне кажется, важно не ломать и ни в коем случае не пытаться удержать. Нужно просто дальше работать с этой командой — вместе, сообща. Продолжать делать какой-то интересный, качественный театр.
Ваше восприятие театра как-то поменялось теперь, когда у вас появилась труппа, когда вы можете приглашать работать других людей?
Честно говоря, я не ожидал, что это будет настолько увлекательно. Начинаешь думать, кому из режиссеров какой материал подошел бы, начинаешь выстраивать стратегию. После того, как я договорился о постановке с первым человеком, то вдруг почувствовал невероятный азарт, ощутил себя как акула, учуявшая кровь. Начал звонить просто всем, кого знаю. Я сформулировал для себя концепцию развития, которую назвал «театр молодого героя». Хочется сосредоточиться на поиске героя, пока через романтическую, сентиментальную литературу, позже это, может быть, изменится. Уже под эту концепцию я приглашаю режиссеров и постепенно как будто заполняю разные секции. Интересно выбирать материал с режиссером, предложить что-то, на что он не обращал внимания, а ты вдруг увидел их в сопряжении с этим материалом, в этом аккорде театра. Есть еще один момент. Чужим успехам режиссеры обычно радуются как зрители, просто получая удовольствие от спектакля. А теперь восприятие меняется. Ты перемещаешь фокус внимания с себя, и, мне кажется, это очень правильно.
Стали ли вы больше думать про аудиторию на новой должности?
Мне кажется, думать об аудитории – значит приглашать хороших режиссеров, чтобы возникали спектакли, которые складываются в общую концепцию, причем неслучайную. И, конечно, еще в бóльшей степени я думаю о труппе, об артистах, о том, чего им не хватает. Артисты растут на сложных задачах, поэтому они должны получать их и разные. Нужно, чтобы их все время трясло, чтобы они все время находились в зоне турбулентности. Мне кажется, это важно. Когда артисты в тонусе, тогда и возникает творческая атмосфера.
Как, на ваш взгляд, в театральной среде соотносится столица и провинция? Можно ли состояться как режиссер, пока не поставил в столичном театре? Или это иначе работает?
Понятно, что работать с большим московским театром — это престижно. Но сидеть и ждать предложения от него тоже как-то неправильно. Я сразу после выпуска из ГИТИСа поехал на лаборатории в другие российские города, просто хотелось работать и все. Я не так давно в профессии — стартовал мой четвертый личный сезон — но уже как будто достаточно много успел. В регионах мне очень свободно. Мне кажется, через эту свободу я формирую свой язык.
Конечно, в Москве есть крупные, очень престижные театры, но такие же театры есть и вне Москвы. При этом в Москве есть и страшно провинциальные театры. Дело не в городе, а в том, в каком состоянии находится труппа, какая концепция у руководства, как театр себя позиционирует. При этом в столице серьезный уровень конкуренции, такой информационный шум, что создать событие мало кому удается. Это профессиональная проверка. Мне кажется, любая площадка — это не гарантия, что о твоем спектакле заговорят, даже историческая сцена Большого театра.
Помимо театра чем вы подпитываетесь, в чем ищете вдохновение?
В первую очередь от людей, с которыми общаюсь, от близких, от команды, от артистов, с которыми работаю. Ну и, конечно, здорово, когда в городе есть водоем. Постоять у водички – это меня очень подзаряжает, успокаивает. В Самаре есть Волга, в Красноярске — Енисей.
Какие вообще впечатления от Красноярска?
Красноярск, пожалуй, из всех мест, где я был, нравится мне больше всего помимо Москвы. Он какой-то очень живой, современный. А за городом — невероятно красивая природа. И состояние театра в регионе на очень высоком уровне, с серьезной конкуренцией. И это здорово!
31 октября 2024 г., Журнал ГLянец
