Хореографический спектакль, пластический спектакль, танцдрама… Названий много, они варьируются, и не всегда понятно, есть ли различия между ними или это просто еще не устоявшийся театральный жанр, соответственно, и наименование его еще не стало термином. Суть в том, чтобы все содержание драматического сюжета выразить в пластике и танце. Но в то же время это и не балет. На сцену выходят драматические актеры, в основе лежит некий драматургический текст.
Еще в начале прошлого столетия Всеволод Мейерхольд, увлекшись модными тогда пантомимами, писал: «В деле реконструкции Старого театра современному режиссеру кажется необходимым начать с пантомимы потому, что в этих безмолвных пьесах при инсценировании их вскрывается для актеров и режиссеров вся сила первичных элементов Театра: сила маски, жеста, движения и интриги» (1912).
Современный театр тоже то требует новых пьес, то жалуется на кризис драматургии и ищет спасения в прозе, то вовсе отказывается от слова на сцене. В общем, театральная история в своем стремлении к новым формам и новым смыслам движется по спирали, и пластические/хореографические/танцевальные спектакли все чаще появляются на драматической сцене.
Самара довольно консервативна в своих художественных пристрастиях. Но только не СамАрт, который открыт новому и не боится рисковать. «Palimpseston, или Одно вращение спектакля вокруг своей оси» в постановке Константина Богомолова случился лет пятнадцать тому назад. Три года назад Татьяна Наумова и Павел Самохвалов поставили «Маугли». Сейчас этот же тандем показал премьеру «Орфей и Эвридика». История возвышенно любви несравненного певца и музыканта Орфея к прекрасной Эвридике – один из самых поэтичных сюжетов античной мифологии. За минувшие с тех пор тысячелетия на этот сюжет написано было множество самых разнообразных произведений, а имена героев давно стали нарицательными.
В самартовской версии это рассказ в рассказе: давно уже обитающие в загробном мире тени Орфея (Сергей Цой) и Эвридики (Татьяна Наумова) хранят память о своей любви и воскрешают давно минувшие события. Одетые в черное, седые, старчески неловкие и слабые, они контрастируют с юными Орфеем (Андрей Пеньков) и Эвридикой (Елизавета Галина), вызванными их воображением.
Мотив воспоминаний эффектно подан в спектакле: рядом с юными, облаченными в белое героями неизменно их черные, тронутые тленом двойники, которые то пытаются помочь, подсказать, оберечь, то отстраненно и обреченно наблюдают за происходящим, понимая, что ничего нельзя изменить.
В спектакле вообще много эффектных решений, и в целом он получился красивый. Музыка органично соединяется с пластикой и задает настроение, костюмы выразительны, свет мастерски поставлен, кадры видеопроекции своеобразно комментируют действие. Правда, обилие сценических метафор временами отвлекает от собственно пластического рисунка, глаза не успевают за всем уследить.
Версия сюжета, изложенная в программке, кратка и немногословна. Начинается история с того, что мойры – богини судьбы (Екатерина Цветкова, Ольга Петрова, София Карташова) – прядут нити судеб Орфея и Эвридики, предназначая тех друг другу.
Пластический рисунок, формирующий образ Эвридики, весьма лаконичен. У нее нет характера, ей не дано действий и поступков – лишь юность, нежность, влюбленность. Характер Орфея, напротив, динамичен.
Особыми средствами создается образ Орфея – певца и музыканта. Его пластический этюд, сопровождаемый вокализом, демонстрирует некую физическую свободу и гармоническое слияние с миром природы. Эффект усиливает видеопроекция: розовая заря над морской равниной, зеленеющие деревья, струящийся веселыми брызгами фонтан. А может быть, это Кастальский ключ – священный источник поэтического вдохновения на горе Парнас?
Потеряв Эвридику, Орфей утрачивает способность творчества: его движения неловки, мир погружается во тьму, фонтан/ключ не струится, деревья засыхают. Решившись, однако, отправиться в Аид – царство мертвых, чтобы вернуть Эвридику, преодолев множество препятствий, он опять обретает свой талант, который покорил даже Персефону (Ирина Малышева), главную виновницу смерти Эвридики.
Персефоне в спектакле придумана особая роль. Именно она, позавидовав, как сказано в «либретто», счастью юных супругов, подослала к Эвридике змею. Кстати, сцена со змеей решена остроумно и красиво: верные Персефоне тени в сложном пластическом рисунке превращаются, перевоплощаются в гигантскую рептилию, которая преследует несчастную, опутывает ее (мне даже вспомнилась знаменитая скульптурная группа «Лаокоон») и в конце концов убивает.
Пластический рисунок Персефоны выразителен и ярок, но, к сожалению, непоследователен: так и остается непонятным, почему она изменила свое намерение и сама просила Аида отпустить Эвридику и вернуть ей жизнь. Ее образ по логике сюжета должен бы строиться на внутреннем конфликте, предполагающем некое развитие и перелом в характере и поведении. Но перелома этого не получилось: мне так и не удалось уловить того потрясения, которая испытала суровая героиня от искусства Орфея и от осознания силы его любви. Наметившийся было драматизм не реализуется, и весь сюжет возвращается к неторопливому элегическому повествованию.
Завершается история, рассказанная печальными тенями, как положено: Орфей, не выдержав, оглянулся, Эвридика навсегда вернулась в царство мертвых. Но деревья неожиданно вновь покрылись робкими зелеными листочками. И хотя влюбленные уже давно мертвы, но они вместе и по-прежнему любят друг друга. Любовь вечна, а, значит, вечна и жизнь.
Татьяна Журчева, «Свежая газета. Культура»